|
Проза
Юрий Ковалёв
РАССКАЗЫ
ГОРДОСТЬ
…Поздний вечер. Гости уже угомонились и с выпивкой, и с закусками и расслабленно отдыхали по углам. Время от времени завязывались необязательные разговоры, островками вспыхивал смех, анекдоты становились все откровеннее, голоса звучали все громче…
За столом остались несколько женщин — мать с двумя взрослыми дочерьми и немолодая соседка, ровесница и подруга матери.
Разговор как-то плавно перешел от заготовки солений и закусок на зиму к семейной жизни. Мужей за столом не было — у молодых они были в разъездах, а у старших давно ушли из дома и скитались неведомо где, ища лучшей доли.
Затеяла разговор соседка. Она, в очередной раз, с нескрываемой завистью посмотрела на статных дочерей своей подруги, вздохнула, налила себе из графинчика водки, бросила ее по-мужицки в рот, громко крякнула и, отдышавшись, сказала:
— Хорошо тебе, Петровна! Вона, каких девок подняла. Будет кому в старости помочь. А я вот, как родила от своего дурака такого же сына-дебила, так и осталась ни с чем. Вырос, как сорняк под забором — только пьянствует да дерется с дружками. Хорошо, пока на меня руку не поднимает, да чувствую, скоро и я дождусь.
Она передохнула малость и нацелилась было хватить еще рюмашку, даже руку потянула к графинчику, но потом передумала, словно вспомнив о чем-то, внимательней посмотрела на подругу и начала заводиться уже по-настоящему:
— А чего тебе было и не вырастить дочек — мужик твой и жил с тобой долго, и деньги какие-никакие в дом приносил, не все пропивал. Он и девкам скучать не давал, постоянно с ними возился. Каждый раз с собой в город брал. На каруселях, небось, катал, до упаду. Это мой, кроме бутылки, ни с кем не дружил, даже собутыльников своих не особо жаловал, все боялся что ему меньше достанется…
— Да, катал он нас до упаду, прямо обзавидуешься, — начала закипать ответной злостью мать двоих дочерей. — Как с работы придет — все ему не так. И сахар не сладкий, и соль не соленая.. Вот он меня и катает, как на каруселях, прямо до самого упаду… Пока не скопычусь…
Зацепило ее подружкино «до упаду», и она все никак не могла успокоиться, постоянно вставляя это словечко в свою речь.
— Он и дочек не забывал. Чуть голос на него поднимут, чтобы за меня, значит, вступиться, а он и их лупцует. То ж до упаду.. Злость свою, сучонок, на нас срывал. Не ладилось у него на работе ничего. Потому, что ленивый и жадный был. Вот он на нас и отрывался.
— Это тебя-то бил? — возмутилась ее подруга. — Да я же рядом с тобой всю жизнь живу. Что ж я не видела, как вы жили?! Да, злился он на вас, что отдохнуть ему после работы не давали, так он хоть деньги в дом приносил, кормил вас, дур ленивых. А вы ему толком и жрать ни разу не приготовили, вечно, помню, по столовкам скитался.
— А вот мой — бил так бил, — как-то даже мечтательно промолвила она. — И повода ему не давала. Бывало, работаю целый день, наготовлю всего, чтобы ему, кобелю, закусывать было чем. Так ему мало было просто выпить, еще и руки почесать хотелось о мои бока. Вот и сынок — образина, таким же вырос. Тоже, как выпьет — сразу на людей кидается.
— Да разве твой ударить-то мог по-настоящему? — теперь уже возмутилась мать. — Он же — от горшка два вершка. Если и ткнет своим кулачком куда, так и синяка не будет. Это у моего, вон, кулаки пудовые были. Уж если такой гирей приложит и одного раза хватит, чтоб сознанья лишить.
— А тебе много ли надо? Тощая как палка, — опять перешла в наступление ее подруга. — Толкни тебя в бок, ты и завалишься. Это меня полчаса мутузить нужно, чтобы с ног сбить.
— Да, — согласилась мать, — Ты кобыла еще та. Втроем не объездишь.
— Вот-вот, — пьяно обрадовалась подружка, — а то бил ее, тоже…
И она опять потянулась к графинчику.
— Дуры вы старые, — вдруг вступила в разговор старшая дочка, — били вас, как же. Ты, мать, не заливай тут перед людьми, а то и вправду чего подумают. Ну звезданет, бывало, тебя отец пару раз, отлетишь к стенке. Бил-то он и вправду, сил не жалея. Но пока ты очухаешься, он и угомонится. Вот нас, девок, помню, мордовал по-черному. Так это он за то, что дурами росли, сроду ни одной книжки не прочитали. Двойки одни из школы и приносили. И ты, теть Валь, тоже заладила — мутузили ее бедняжку. Как же, можно подумать! Ты сравни своего хиляка с собой-то! Помню, как он вокруг твоей фигуры скакал. Прямо из сил выбивался, доходяга. Да ты, если бы захотела, сама бы его взяла и прихлопнула. Нравилось это, видать, тебе. Величие свое ощущала, — заговорила она вдруг по-книжному.
— Да вы и не знаете, как бьют-то по-настоящему, — с некоторой даже гордостью продолжила старшая дочка и, оглянувшись по сторонам, не увидит ли кто из мужиков, быстро подняла подол платья и оголила ногу. Там красовался огромный, величиной с крупное яблоко, синяк.
— И на спине такой же, не сомневайтесь, — она с пьяной старательностью оправила платье. — Это мой паразит вчера так перед рыбалкой разминался. Чтобы не вякала, значит. А я и спросила только, когда, мол, домой ждать…
— Вон кому хорошо, — она кивнула на младшую сестру, которая сидела, не поднимая глаз, и думала о чем-то своем.
— Муженек у нее ти-и‑хий, — продолжила она протяжно, с непонятной интонацией. То ли издевалась над сестрой, то ли, чем черт не шутит, завидовала ей.
— В тихом омуте… — начала было подружка матери, но та со злостью перебила ее:
— Не каркай, ворона… Может, они разговаривают между собой или книжки по вечерам вдвоем читают. Чего плохого-то?
— Да уж, — никак не могла угомониться выпившая страдалица, — Ни пьет, ни бьет, а жить не будешь.
Читают они. В кровати другим делом надо заниматься.
Почему-то в ее представлении книжки читать можно было исключительно лежа на кровати…
Старшая дочка довольно поддакнула ей:
— Верно сказала, теть Валь. По мне — уж лучше пусть врежет разок, зато приголубит потом. Вон, как мой-то — своего не упустит, ни за столом, ни в кровати. А у нее «культурный» — ни Богу свечка, ни черту кочерга…
Младшая сестра на эти, уже привычные, видимо, для нее, нападки не отвечала. Может, связываться не хотела с выпившими бабами, а, может, и сказать было нечего
Спьяну так никто и не понял, откуда взялась у стола ее дочка, девочка лет семи, худенькая, большеглазая, с ворохом веснушек на бледном личике и с тоненькими, как мышиные хвостики, косичками.
Она, по-видимому, внимательно прислушивалась к разговору взрослых и сильно переживала за опозоренную мать.
Девочка вышла на середину комнаты, встала перед пьяными тетками и, как примерная ученица на уроке, громко и без запинки выпалила:
— Неправда! Врете вы все! Мою мамку тоже папка бьет, не думайте, я сама видела. Она сказать вам стесняется. Гордая она у меня.
Девочка быстро подошла к матери, крепко обняла ее за шею и нежно провела рукой по ее редким, уже заметно седеющим волосам…
— Расхвастались тут! Мой папка не хуже ваших — как даст, никому мало не покажется! Вот захочет и тебя, баба, побьет. Я, может, как мамка, скоро замуж пойду, — расхрабрившись, добавила она, — И мне тоже доставаться будет, уж побольше вашего…
Тут все как-то разом и замолчали, стыдливо пряча глаза от ребенка.
— Хватит нам, засиделись, собираться домой пора, — ни на кого не глядя, буркнула мать.
— Давно пора, — со вздохом согласилась старшая дочка…
ФИНТИФЛЮШЕЧКА
Она наткнулась в Интернете на своего друга детства. Кажется, в «Одноклассниках». Или где-то еще, не важно.
Много лет назад они учились в одной школе и сидели на соседних партах. Тогда он постоянно посматривал на нее тайком. Писал глупые записки, потом рвал их, писал снова. Она была его первой юношеской любовью. Он об этом так и не осмелился ей сказать, но она, конечно же, обо всем догадывалась и часто, совсем по-женски, кокетничала с ним, усиливая и без того одолевавшие его мучения и неуверенность в себе. Потом они расстались. Перед самым окончанием школы ее родители переехали в другой город. Он долго скучал, даже плакал во сне. Ему почему-то постоянно снилось, как она, перед самым отъездом, приходила прощаться с одноклассниками. Сначала долго и шумно обменивалась адресами с подружками, потом дурашливо кокетничала, подшучивая над ребятами. Уже перед уходом, преодолевая свою стеснительность, она быстро подошла к его парте и, кажется, впервые внимательно посмотрела на него своими карими, печальными глазами. Недолго постояла, явно собираясь что-то сказать на прощанье, но смутилась в последнюю минуту и быстро выбежала из класса, громко хлопнув дверью.
И вот, спустя годы — нечаянная встреча. Они долго не могли наговориться. Прошло столько времени. Много случилось всего. Жизнь разбросала их в разные стороны, далеко друг от друга. У каждого из них теперь своя семья. Выросли и разъехались дети. Растут внуки. Состарились одноклассники. Ушли из жизни родители.
Они перезванивались постоянно, говорили часами, вспоминая милые детские глупости и районный городок, в котором прошло их детство. Писали друг другу длинные письма. Он даже посылал ей свои стихи (за эти годы успел стать поэтом!), а она их прилежно читала и постоянно хвалила, чтобы сделать ему приятное.
Потом она стала звонить ему все реже, писать все короче и суше. Ее письма больше походили на ненужные оправдания: «Закрутилась на работе. Прихожу поздно. Очень устаю… Внучка пошла в первый класс… Дачу совсем запустила. Столько дел…»
Через некоторое время она и вовсе перестала писать и звонить. Он продержался дольше — все-таки любил ее когда-то. По-прежнему посылал ей нежные письма с новыми стихами, но в ответ получал короткие отписки. Пытался звонить — она не брала трубку. Ждал звонка от нее и несколько раз пугал незнакомых женщин, набиравших его номер по ошибке, крича в пустоту: — Ну, наконец-то, а то я думал, ты обо мне совсем забыла…
На этом все и закончилось. История-то, в общем, обычная…
…Как-то раз немолодая женщина перебирала свои старые вещи, пытаясь что-то найти. И вдруг, среди разноцветных лоскутков и потускневших детских платьев, наткнулась на красивую брошку, которую кто-то (кажется, отец) подарил ей в детстве, перед самым окончанием школы. Да, это был отец. И, как она могла об этом забыть, ведь он же сказал тогда, улыбаясь:
— Увидел в магазине эту финтифлюшечку и решил тебе купить. Уж больно красивая штучка. Носи, дочка. Будет обо мне память…
Конечно же, она сразу прицепила ее к школьному платью и побежала на уроки. Потом долго носила и очень боялась потерять. А после, уже перед отъездом в институт, дела ее куда-то и, как тогда казалось, навсегда оставила в прошлом.
И вот, спустя много лет, она опять держала ее в руках. Финтифлюшечка, как в детстве, все так же нарядно блестела, и камешки у нее были все целы, и застежка по-прежнему исправна, хоть сейчас надевай и носи. Женщина положила ее на самое видное место и каждый раз, когда проходила мимо, любовалась ею. На следующий день она даже прицепила свою финтифлюшечку на новую блузку и сходила с ней на работу. Но все это ей быстро наскучило и, прибираясь в конце недели, она опять сунула детскую брошку на какую-то очередную заваленную старыми тряпками полку и, конечно же, сразу забыла, куда… Пару раз она еще порывалась ее искать, да руки у нее до этого так и не дошли…
Забыла женщина о своей финтифлюшечке. Снова надолго. А может, и навсегда…
|
|