Другие № 1, 2016

— И тогда те из вас, кто останется в живых, позавидуют мертвым, — мальчишка грозно насупил брови и, подпрыгивая на одной ноге, потряс над головой костылем.
Маленький дворик, еще не сметенный с лица земли, замаскировался под прикрытием двух шестнадцатиэтажек и с трудом доживал последние минуты своей долгой жизни. Суровые, ожесточенные восьмилетними ожиданием сноса, люди возращались с работы и со злостью твердили одно и то же:
«Когда же этот муравейник накроет к черту?» — И, не ограничиваясь проклятьями на собственную голову, предлагали друг другу поджечь опостылевший гадюшник. Очень тяжело жить в месте, которое так ненавидишь. Дворик чувствовал это и давно бы уже сам обрушил на себя проклятые стены, если бы не старики и дети. Это они, сами того не понимая, еще поддерживали здесь едва теплящийся лучик жизни. Старики мирно сидели на лавочке в тени старой акации, а дети…
Год назад во время летних каникул по телевизору показали «Остров сокровищ». И на следующее утро Лёня ловко спустился во двор и, гордо оглядев собравшуюся у сарая компанию, произнес сквозь зубы и с придыханием:
— Ну, что замолчали? А-а? Не узнали одноногого Джона.
— Точно… Окорок… — Витек открыл рот от изумления. Все загалдели и окружили пацана, который презрительно улыбался из-под надвинутой на глаза газетной треуголки.
Ему стал завидовать весь дворик. Шутка ли, сам Джон Сильвер. И не на один день, как какой-то там «Фантомас», а на всю жизнь. Никто в этой роли не составит ему конкуренции. Это у него, Лёни, а не у Сени или Вити, нет ноги.
Вскоре, незаметно для окружающих взрослых, двор превратился в необитаемый остров, а два сарая в гордую «Эспаньолу» с черной тряпкой на мачте.
С тех пор прошел год. Держа в зубах картонную трубку, переваливаясь с боку на бок и опираясь на костыль, Сильвер ходил по мостику, иногда подглядывая в подзорную трубку. За ним, повторяя все его движения, семенил маленький Вовочка. Длинной веревкой он был привязан к поясу Сильвера и изредка оглашал воздух диким картавым криком:
— Пиастр-р-р-ы… Пиастрр-рр-ы…
В это время на мостик взлетел запыхавшийся Витёк.
— Боцман, все готово! Ребята на местах! Жду только твоего сигнала!
Вовочка пискнул и потряс окружающих страшным испанским ругательством. Сильвер ласково почесал Вовочку за ухом, засмеялся и произнес:
— Карамба! Он ругается, как тысяча чертей, но он не понимает, что говорит.
Витёк помог спуститься вниз старому боцману. Сильвер махнул свободной рукой.
— Ну что, ребята, покажем, чего мы стоим в абордаже, — он первый бросился вперед, увлекая за собой дворовую команду.
Что творилось на улице! Многочисленная сборная двух шестнадцатиэтажек не выдержала яростной атаки во главе с несущимся на одной ноге странным мальчишкой в грязной треуголке и костылем под мышкой.
Дворик одержал полную победу и в тот же вечер пал. Пришло радостное известие: сносят. Соседи, забыв старые обиды, обнимали друг друга и, не дожидаясь ордеров, складывали вещи.
Через неделю в глубине дворика на старом ящике остались сидеть двое. Сильвер и маленький Вовочка. Боцман презрительно улыбнулся и плюнул в землю.
— Крысы бегут с корабля, — произнес он, глядя в сторону.
Верный Вовочка не успел ничего ответить. Мать, выскочив из кабины забитого вещами грузовика, схватила его за руку с криком:
— Попугая кусок, долго я тебя ждать буду?! — потащила к машине.
Сильвер остался один. Ему тоже предстояло уехать. Завтра. Не было уже сил, да и не имело никакого смысла каждый день уговаривать плачущую мать остаться еще немного.
Утро следующего дня застало их одних в пустом дворе. Женщина с грустными глазами стояла внизу и смотрела на крышу сарая.
Сильвер еще немного постоял на мостике, посмотрел в подзорную трубку, сорвал черную тряпку, спустился вниз и исчез навсегда.
Старому боцману очень повезло. Напоследок он все-таки стал Капитаном. Последним покинув борт гибнущего корабля.

У меня все время щемит сердце, когда я вижу больного человека. Не знаю почему. Может быть, просто так. Хотя вряд ли.
Впервые я увидел его летом. Солнце радовало толпу снующую по Дерибасовской. Глаза бросались от одной яркой тряпки к другой. А он шел один и весело заигрывал с шарахающимися в стороны прохожими. Наверное, его лицо и фигура в этот счастливый день должны были вызывать, по меньшей мере, недоумение. А зря: ведь он один соответствовал дню. Он один был счастлив.
Большая, грязно лысеющая голова, чаплинский пиджак, болтающиеся во все стороны руки, и веселые добрые глаза. Таких глаз я больше не видел ни у кого, даже в зеркале.
Да, Одесса, давно уже не та. Но Яника почему-то знали все. Тихий этот человечек был одним из тех, кто невольно вызывает у людей желание говорить о нем. О нем говорили во многих компаниях, как говорят о погоде. Одни смеялись, другие жалели, третьи сердились, четвертые рассказывали истории: — Захожу я как-то в «Пятерку», а там  — Яник. Ну, я ему сразу: «Яник, сделай паровозик»! Он губы выпятил, руками машет и к-а-к загудит. Троллейбус от смеха чуть не взорвался.
Я не знаю, где он жил, чем он питался. Но редко в центре города проходила свадьба, на которую бы Яник не пришел. Его появление уже стало хорошей приметой: что же это за свадьба, на которой не было Яника.
Он заходил, чинно вручал невесте где-то добытый букетик и начинал суетиться. Помогал оркестру устанавливать аппаратуру, усаживал гостей и не отказывался поесть где-нибудь в уголке. Но с собой никогда не брал, как его ни просили.
Любому здоровому городу нужен такой больной. Иначе становится больным город.
Но не всегда, даже в Одессе, светит солнце. Однажды вечером он зашел в какое-то кафе. Как всегда, весело подсел к какой-то компании. Как всегда, что-то сказал невпопад.
Я не знаю, как они над ним издевались и что они с ним делали, но утром Яника нашли мертвым.
В общем-то и все.
Но мне жаль будущие одесские свадьбы. Мне жаль Сашу и Алика, Сеню и Витю, которым некому уже сказать: «Яник, сделай паровозик».

Потому что вы не сделаете. И я не сделаю.